Понятие «менталитет» было введено еще в начале XX века
представителями историко-психологического и культур-антропологического направлений Л. Леви-Брюлем, Л. Февром, М. Блоком и др. И в первоначальной трактовке означало своего рода «психологическую оснастку» любой социальной
общности, которая позволяет по-своему реагировать как на социальную среду, так и на самих себя.
Современная психология рассматривает менталитет как своеобразное
социально-психологическое ядро самосознания любой общности, позволяющее
единообразно воспринимать социальную действительность, оценивать ее и действовать
в ней в соответствии с определенными устоявшимися нормами и образцами поведения,
адекватно воспринимая при этом друг друга. В этом смысле менталитет можно
назвать организующим началом, способствующим культурно-исторической преемственности.
Важно отметить, что ментальная «оснастка» закладывается
в процессе воспитания и отражает не только осознаваемые рациональные установки,
представления и мотивы, но и неосознаваемые механизмы и побудители деятельности,
т.е. архетипические структуры коллективного бессознательного (К.Г. Юнг)
в его социальных формах - системе стереотипов
и неинституциональных норм.
Социальный кризис всегда оказывает на менталитет разрушающее
воздействие, что приводит не только к появлению многочисленных форм маргинального
и девиантного поведения, но и к социальной аномии (Э. Дюркгейм), которая,
формируя острые кризисные для психики состояния у представителей данной
общности, может привести не только к деструктивному в социальном смысле
поведению, но и к саморазрушению самой общности.
В подобной ситуации возникает особый кризисный (аномический
«дезинтегрированный») менталитет, отличающийся мозаичностью, ситуативностью,
внутренней противоречивостью.
Именно с таким менталитетом мы имеем дело сегодня в России.
Нельзя не учитывать, что русский менталитет уже дважды в этом веке подвергся
насильственной ломке - первый раз в связи с событиями большевистской «модернизации»
и формированием в ходе нее нового. Советского. Человека, когда, по словам
великого русского философа Н.Бердяева, «русская жажда абсолютной свободы»
обернулась рабством, а «русская жажда абсолютной любви» - враждой и ненавистью.
Вторично - с конца восьмидесятых годов, когда уже сознание
советского человека ускоренно трансформируется в соответствии с либеральной
или, как принято говорить в России, с западной моделью ценностей.
Однако трансформация базовых для менталитета ценностей
- процесс не только длительный, но и чрезвычайно болезненный, что обусловлено
психологическими сложностями адаптации к изменяющейся «картине мира», к
непривычной, и поэтому травмирующей психику, социальной среде. Кроме того
бессознательные структуры, проявляющиеся в форме мифологем и нормативных
представлений, чрезвычайно устойчивы и для их изменения недостаточно политической
воли или даже готовности самих людей к ценностным изменениям, поэтому не
удивительно, что десятилетие перемен в России изменили лишь внешние формы социального поведения,
но слабо затронули систему базовых ценностей.
Русский менталитет, образно говоря, представляет собой
«двухслойный пирог», ибо, большевики, сокрушив политические институты прежней
России, бытовые представления и установки людей достаточно умело приспособили
к новым идеологическим «артефактам»: так, стихийный коллективизм, веками
формировавшийся в общине, позволил утвердить в умах советских людей как
приоритет «трудового коллектива» над индивидуальным интересом, так и понятие
равенства как уравнительного принципа распределения доходов; что же касается
некогда базовой идентичности дореволюционной России -православной, то она
была трансформирована в классовую, а вера в царствие небесное сменилась
поначалу столь же истовой верой в победу коммунизма.
Таким образом, система либеральных ценностей противостоит
сегодня не только советской, но во многом и традиционной для русских «психологической
оснастке».
Стержнем традиционного и сохранившегося по сей день,
причем во многом неосознаваемого, русского мировосприятия является вера
в благосклонность судьбы, надежда на то, что все «само по себе» образуется.
Русский язык как символическая среда этнической культуры очень точно отражает
это ядро национального менталитета в такой, к примеру, пословице как «что
ни делается - все к. лучшему". Именно с этой народной «мудростью»
в 2000 г. Выразили согласие наибольшее число опрошенных петербуржцев (83,6%;
выборка - квотная, 783 чел.): пословица заняла первое место по предпочтительности
среди 42 предложенных для оценки.
На наш взгляд, эти слова являются квинтэссенцией типичного
русского оптимистического фатализма на фоне пассивности, невмешательства
в течение жизни, которая «делается» как бы сама по себе, «мне» же остается
надеяться - «авось, повезет». Эта позиция – прямо противоположна типичной
для протестантской этики базовой установке на индивидуальную инициативность
и стремление самому «делать себя» и свою жизнь.
Другим архетипическим элементом русского менталитета
является своеобразная трактовка ценности свободы воли, интерпретируемой
как ничем неограниченное самоутверждение без оглядки на «других». Русская
воля - это лишь мнимый синоним «свободы», по сути это ее полная противоположность:
свобода ограничена законом, воля - это своеволие, свобода
предполагает уважение прав другого человека, воля же беспредельна и не
терпит никаких сдерживающих начал. Политическим институтом «воли» стал
анархизм, кстати, единственное политическое течение зародившееся в России,
а не привнесенное извне.
Фатализм и воля постоянно конкурируют в русском менталитете,
они, как это не парадоксально, скорее дополняют друг друга, чем противостоят
себе. Думается, что именно эти родовые мифологемы лежат в корне социальных
форм коллективного бессознательного, из которых уже произрастают осознаваемые
ценности, нормативные представления и социальные ожидания.
Судя по данным исследований (1996-2000 г.г.) лаборатории
этнической социологии и психологии СПбГУ (проекты реализуются при финансовой
поддержке РФФИ (грант № 00-06-80-043) и РГНФ (грант № 00-03-00359а) к числу
базовых ценностей русских людей относятся следующие: эгалитаризм, коллективизм
как предпочтение групповой
самоидентификации
индивидуальному самоопределению, патернализм и этапом
в его русской интерпретации, т.е. державность.
Наряду с традиционными опросными методиками широко использовался
психосемантический метод в форме серии ассоциативных экспериментов со словами,
стимулирующими выявление неосознаваемых стереотипов и мифологем.
Эгалитаризм интерпретируется
как неприятие социальной стратификации, свойственной
современному обществу. Знаменательно, что в массовом сознании продолжает
удерживаться традиционное представление о маргинальности богатства: «от
трудов праведных не наживешь палат каменных» - 66,3% (1997г., 650 чел.,
Санкт-Петербург, выборка - квотная).
Контент-анализ со словами «социализм» и «капитализм»
(респондентам разъяснялось, что речь идет об отечественных формах этих
политических систем) показал, что основным достоинством прежнего режима
видится равенство между людьми, трактуемое частью опрошенных как социальная
справедливость (28,2%), в то время как основным недостатком современного
общественного устройства, по мнению участников опроса, является неравенство
(29,6%).
Сравнение именно по этой паре понятий («равенство» -
«неравенство») обуславливает и другие ассоциативные характеристики обоих
режимов.
Социалистический строй для его сторонников олицетворяет
не только справедливость, но и «настоящую свободу», «счастливую жизнь»
(здесь и далее в кавычках приводятся аутентичные тексты, высказанные респондентами),
в то время как капитализм - это общество-фантом, где все мнимо: царит не
свобода, а ее видимость («свобода умереть от голода»; «спасение утопающих
- дело рук самих утопающих, - это и есть сегодняшняя свобода» и т.п.),
гражданские права лишь на бумаге («права только на словах, но не на деле»);
иллюзорна сама жизнь («все ненастоящее, кругом - ложь и обман»).
Если раньше торжествовала «законность», обеспечивающая
социальные гарантии всем трудовым людям (12,3%), то нынешняя власть - «воровская»,
царят «беззаконие», «преступники», «мафия», «грабители у кормушки» (в сумме
6,9%), «хорошо только бандитам и жуликам».
Социализм - это «власть народа» («для народа», «в интересах
народа»), между тем как капитализм - это «власть денег» («богачей», «толстосумов»,
«тех, кто нахапал народное добро» и т.п.). Если советская власть существовала
«для человека» (вариант: «для простого человека»), то «криминальный режим»
направлен против человека, «все покупается и продается».
Именно поэтому социализм у его сторонников ассоциируется
с положительными эмоциями («благо», «идеал», «радость», «счастье», «свет»
и др.), а капитализм приводит к стрессовым состояниям («страх», «ужас»,
«безумие», «издевательство над простым человеком» и др.).
При таких суждениях можно ли удивляться, что число суждений
«за» социализм соотносится с числом суждений «за» капитализм в пропорции
6:4, причем среди сторонников современной системы отношений оказываются
почти исключительно молодые люди, в основном, с высоким уровнем образования,
проживающие в Петербурге. В российской глубинке «ностальгия» по социализму
еще более очевидна: так, в г.Мичуринске Тамбовской области, где проводился
опрос контрольной группы, у «социализма» оказалось 74,4% приверженцев,
в то время как у «капитализма» - лишь 25,6%.
Ценность равенства в определенном смысле - «ядро» русско-советской
идентификации, ориентированной на коллективизм
(православную «соборность», крестьянскую «общину», а позже «трудовой коллектив»)
и отторгающей индивидуализм прежде всего по нравственным мотивам как поведение
«неправедное», а поэтому нетерпимое. Коллективизм же, предполагающий нормативность
«усреднения» и маргинальность всякой индивидуальной инициативы, психологически
более комфортен до сих пор для многих людей, причем это результат воздействия
не столько даже советской идеологии, сколько базовых мифологем, транслируемых
из поколения в поколение в ходе семейного воспитания.
А ведь коллективизм и равенство в сущности пересекающиеся
понятия. Вот почему равенство и воплощает в себе тот «потерянный рай»,
когда «все были вместе в счастье и горе», людей объединяло «братство»,
основанное на «чувстве локтя». Неравенство плохо тем, что оно почти освящает
«эксплуатацию» б, 5%), «справедливость для избранных», «презрение к бедным»,
«дележку на хозяев и рабов», «подчинение слабых более сильным». Словом,
неравенство - это «рай - для одних и ад - для других», а если рай, то «кровавый».
Думается, использование библейских образов не случайно,
ибо при всем показном атеизме советские люди оставались глубоко верующими,
только вера была не религиозной, а идеологической, где место «рая» занимала
мечта о коммунизме, когда каждому будет «по потребности».
При интерпретации данных исследования необходимо учитывать
и то, что представители большинства возрастных групп продолжают оставаться
по своему мировоззрению советскими людьми, т.к. десять лет для изменения
базовых ценностей - срок явно недостаточный. А размежевание людей уровню
доходов, социальная стратификация не может не восприниматься носителем
прежнего, советского менталитета как нечто чужеродное и по традиционной
шкале ценностей - несправедливо. Как раз подвижность социальных («достигаемых»)
статусов, переменчивость социального престижа, а главное, разделенность
людей по уровню доходов, противостоящая базовой ценности коллективизма
и вызывает у многих чувство неопределенности и неустойчивости, шаткости
своего частного существования. Необходимость постоянной «борьбы» за место
на социальной «лестнице», причем в наших условиях особенно жесткой, и вызывает
то чувство кошмара и безумия, которое проступает в ассоциациях респондентов.
Примечательно, что подобная позиция сохраняется и поныне.
В 2000 г. в рамках психосемантического эксперимента, который уже упоминался
выше, были предложены для оценки 42 русских пословицы, метафорически отражающих
традиционные мифологемы. Пословицы располагались парами, противоположными
по смыслу. Наибольшую степень согласия вызвали:
1. "хоть мошна пуста, да душа чиста" (71,0%; ср. парную
к ней пословицу, противоположную по смыслу «за свой грош везде хорош» предпочли
лишь 29,0% респондентов);
2. «с миру по нитке - голому рубаха» (68,5%; ср. парную
к ней пословицу «дружба дружбой, а денежки врозь» предпочло вдвое меньшее
число петербуржцев - 31,5%).
По содержанию этих пословиц очевидна ценностная направленность
испытуемых: во-первых, «богатство» с одной стороны, и «нравственность»,
с другой - несовместимы, во-вторых же, более состоятельные сограждане обязаны
делиться своим добром с бедными, таким образом, равенство в бедности воспринимается
«нравственнее» неравенства в богатстве.
Патернализм трактуется как ожидание отеческой заботы
со стороны государства по отношению к рядовым гражданам, выступающим в
роли «детей» и оценивающих государство-«отца» прежде всего по эффективности
выполнения им своих родительских функций. По данным многих исследований,
стереотип патернализма выражен в ментальных установках современных россиян
еще более весомо и отчетливо, чем эгалитаризм.
Так, 84,7% участников всероссийского опроса (1997 г.)
убеждены в том, что государство должно неусыпно заботиться не только о
детях, стариках и инвалидах, но и в равной мере о всех гражданах.
Характерно, что подобная точка зрения является всеобщей и практически не
коррелирует на значимом уровне ни с возрастом, ни с половой принадлежностью,
ни с уровнем образования, ни с местожительством (разность по отдельным
социально-профессиональным и возрастным группам или региональным выборкам
не превышает 5%).
Косвенные индикаторы, использованные в петербургском
опросе 1998-99 г.г. («Динамика ценностей в массовом сознании петербуржцев»,
выборка квотная), подтвердили выявленную ранее тенденцию.
Почти две трети жителей города (60,7%) полагают, что
уровень материального благополучия семьи зависит прежде всего от «властей»,
а не от собственных усилий. Кто-то больше уповает на федеральные власти,
кто-то - на городские, это в конечном счете - частности, важно другое -
человек в обеспечении достойного существования не рассчитывает на собственную
инициативность. Характерно, что менее трети участников опроса (30,4%) имеют
дополнительный заработок, хотя как раз в Петербурге, где проводился опрос,
в отличие от российской глубинки, существует немалая сфера приложения деловой
инициативы.
Именно по этому сторонники прежней социальной системы
существенным достоинством ее считают как раз «заботу о людях», уверенность,
что тебя «не оставят без куска хлеба» (характерное «не оставят» явно направлено
в сторону государства).
Данные психосемантического эксперимента проведенного
в 2000 г. (для получения ассоциативного ряда использовались незаконченные
предложения:
«в России хорошо то, что ..."» и «в России плохо то,
что...») обнаружили в качестве доминантной неосознаваемую оппозицию «плохой
власти» и «несчастного народа», которая базируется на архетипических представлениях
о «хорошей» власти, выполняющей отеческие функции по отношению к опекаемому
ею народу.
Контент-анализ ассоциаций показал, что 48,3% текстов
в той или иной мере содержат упреки государству как «плохому отцу» (в частности,
«не дает людям работу», «не платит зарплату», «не заботится о простых людях»,
«унижает людей безработицей» и т.п.). Характерно, что социальные ожидания
для большинства респондентов (исключение составляют молодые мужчины, занятые
в сфере бизнеса и финансов) концентрируются вокруг традиционных для русского
человека базовых стереотипов «добра», интерпретируемого ими как неизменность,
умеренность, скромность, справедливость в «распределении доходов».
Действующий президент по данным исследования воспринимается
как добрый и строгий отец, которого обманывают «плохие» коррумпированные
чиновники. Любые, даже неправовые действия популярного лидера оправдываются
по той же нормативной схеме: «отец» уже по одному своему статусу имеет
право «казнить и миловать».
Восприятие государства сквозь призму выполнения им «отеческих
функций» окончательно ложилось в петровскую эпоху. Российский авторитаризм,
окончательно утвердившийся в это время, собственно и основывался на том,
что государь (персонификация государства) и «око государево» (выражаясь
современным языком, правящая элита), принимая на себя «попечение» о благе
подданных, взамен этого требовали от них беспрекословного подчинения интересам
государства, жестко пресекая при этом всякую инициативу «частного человека»,
даже принадлежащего к высшему сословию. Подобные отношения отразились и
в языке и в социальной практике: с одной стороны, «царь-батюшка», олицетворяющий
государство и располагающий по своему усмотрению судьбами отдельных людей,
и, с другой, - миллионы этих «маленьких людей» - ходоков за «правдой»,
простаивающих у «парадных подъездов» власти, в тщетной надежде на «отеческую»
справедливость.
Естественно, что в подобных условиях для статусного продвижения,
если иметь в виду представителя высших классов, или просто для выживания
прочих «холопов» требовалось «послушание старшим» и «верноподданичество»
(т.е. лояльность), а вовсе не инициатива и личная активность.
Новый, советский, режим в сущности воспроизвел, правда,
уже в иных идеологических формах, те же отношения между частным (советским)
человеком и государством. Лояльность уже новой власти, исполнительность,
«трудовая дисциплина», социальная мимикрия гражданина СССР поощрялись прибавкой
в зарплате, садовым участком, путевкой, включением в очередь на квартиру
или машину, персональной пенсией и т.п.
Вся жизнь человека была изначально задана, расписана
государством (условно говоря, от приема в октябрята до торжественных проводов
на пенсию), и он, этот человек, в своем социальном инфантилизме как в панцире
чувствовал себя вполне комфортно. В социальном отношении советские люди
продолжали оставаться детьми до самой смерти, и такое, поощряемое в силу
своей нормативности, поведение формировалось точно так же как и ценность
равенства/коллективизма всей системой институциональной социализации.
Сегодня социальное продвижение, жизненный успех и, вполне
понятно, уровень материального благополучия впрямую зависит от индивидуальной
активности человека, потому-то он так часто и несчастен как ребенок-сирота,
брошенный отцом-государством. На наш взгляд, трансформация этой установки
в массовом сознании, если и вообще возможна, то займет еще более длительное
время, чем преодоление эгалитаристских ориентации.
Этатизм тесно связан с патернализмом и понимается как
особое ценностное отношение к государству-«державе», которое прежде всего
и обеспечивает национальную консолидацию. «Державность» для русского человека
- это своего рода рационализация этнических чувств, нормативная основа
этноисторического сознания.
В исследовании «Национальное самосознание русских» индикаторами
«исторической памяти» и вместе с тем косвенными показателями модальности
«державных» установок стали ценностные представления о прошлом в форме
ответов на открытый вопрос: «Какие события в национальной истории лично
у вас вызывают чувство гордости? А какие - чувство стыда?» (метод свободных
характеристик с последующим контент-анализом суждений).
Великая Отечественная война для участников опроса - главное
событие отечественной истории, вызывающее непреходящее чувство гордости
за государство и народ (59,8% респондентов включили войну в
свой «положительный» исторический рад), всего лишь для 2,1% петербуржцев
войну символизирует трагедия ленинградской блокады, горечь человеческих
потерь и разрушений, в памяти остальных - «великая победа заслонила все
испытания».
Характерно, что войну вспоминали не только люди немолодые
- ее современники, но и молодежь, для которой события тех дней - уже история
в прямом смысле (37,1%).
Отечественная война с Наполеоном стала в ответах жителей
нашего города «фаворитом» дореволюционной истории (10,6%).
Думается, это не случайно. Именно в этих двух войнах
россияне проявили не только мужество и героизм, но и чувство общенационального
согласия, которого, а это интуитивно чувствует большинство наших горожан,
сегодня так не хватает нашей стране. История, таким образом, компенсирует,
замещает то, что человек не находит в своей повседневности, как бы «реабилитируя»
к тому же и расшатанное событиями последнего десятилетия национальное достоинство.
Именно поэтому «историческая память» носит отчетливо этнический характер.
Каждый пятый-шестой из числа ответивших на этот вопрос
воспринимает Россию не как национальную колыбель, родившую великих поэтов
и ученых, но именно государство со статусом великой державы. Восхищают
его «мощь», «могущество», величие», «размах», «огромная территория», «военное
превосходство», то, что «мы были самыми сильными и нас все боялись». Причем
это мнение исключительно единодушное - его высказывают и пожилые и молодые,
мужчины и женщины, люди с неполным средним и с высшим образованием.
Около 5% петербуржцев гордятся вообще всеми военными
победами, которые одержала Россия «от Ледового побоища до падения Берлина».
«Поход Олега на Царьград» соседствует с «освободительными балканскими войнами»,
«победы Суворова» и «завоевание Крыма Потемкиным» упоминаются наряду со
«взятием Риги войсками Петра» и «покорением Казанского ханства» - названы
практически все войны и крупные сражения, которые вела Россия за свою тысячелетнюю
историю.
Конечно, ответы были частично «спровоцированы» формулировкой
вопроса, однако нас интересовало как раз содержание чувства национальной
гордости как исторического «ядра» национального менталитета, а им оказалась
«державность» со всей соответствующей атрибутикой.
Закономерно ли это? Для участников опроса воспоминание
о громких победах как бы смягчает национальную обиду и ущемленность, сформировавшуюся
в ходе распада СССР - не случайно именно это событие признанно петербуржцами
«самым горьким итогом перестройки» (11,3%).
Ностальгия о «державном» прошлом - это еще и неосознанная
компенсация за подлинную и мнимую униженность перед Западом (14,7%), люди
стыдятся «подачек МВФ», их раздражают «вывески на иностранных языках»,
«засилье иностранных фирм», «оглядка на США», «холуйство» перед Западом,
который в русском сознании олицетворяет собой как бы антитезу державности.
Действительно, Запад в русском миропонимании - это понятие
вовсе не географическое, а некий «не-наш» дух и образ жизни, стиль поведения
и способ самореализации. Да и само отношение - подражание или отвержение
мы устремляем не столько к западу реальному, сколько к воображаемому, существующему
исключительно в собственных представлениях,
в национальном самосознании.
В одном случае все западное не просто отвергалось как
«не-наше», но и предавалось анафеме - поначалу и Петр Великий был чуть
ли не «всенародно» объявлен Антихристом не за одно лишь небрежение православием,
но и за чужой, западный стиль поведения, правления, в противовес богомольному
и понятному Алексею, который без труда вписывался в привычный ряд царей
московских. Всех европейцев на Руси долгое время вообще величали «немцами»,
а католиков за истинных христиан и не принимали вовсе, отводя роль единственных
ревнителей христианства себе - православным.
В XIX веке в кругах славянофилов противопоставление России
и Запада обретает уже концептуальный характер: Россия - не Европа, а, следовательно,
не «запад», а нечто уникальное, проросшее из собственной «почвы». Распространению
подобных идей способствовала и классическая русская литература (так, В
«Войне и мире» Кутузов - своего рода русский «ответ» западному полководцу
- Наполеону).
В другом случае, напротив, все «западное», начиная с
моды и свободного владения французским языком (первая сатира на приобщение
к западному образу жизни - фонвизинский «Недоросль») до политических институтов
(декабристы, безусловно, были «западниками») всячески превозносились, превращаясь
в общепринятый эталон поведения и единственно достойный пример общественного
устройства.
Бесспорно, что и в наши дни отношение к Западу, все еще
не реальному, а мифологизированному, точно так же раскалывает надвое российское
общество, как и в прошлом веке. Усугубляющееся недоверие многих социальных
групп современной России к демократическому движению в целом и процессу
трансформации связано не только с неумелым использованием «не-наших» рецептов,
но и с тем, что реформирование воспринимается как «прозападнический» курс,
в контексте которого превращение России в «нормальное» государство трактуется
как «поношение» Державы, ибо оно предполагает, что сегодня Россия - государство
«ненормальное», а это, конечно же, обидно.
Мировоззренческий характер восприятия «Запада» сложился
в годы советской власти, когда образ «Запада»
подвергся существенной идеологической переработке: тогда быть антикоммунистом
означало быть «западником», ибо советскими «почвенниками» стали коммунисты.
Особый случай А. Солженицина - антикоммуниста, но и антизападника - только
исключение, как раз раздражающее многих своей невстроенностью в мир привычных
стереотипов политического самоопределения, где «западник» - либерал и рыночник,
а «антизападник» - неокоммунист и национал-патриот. Эта схема безусловно
присутствует и в массовом сознании.
В ходе исследования (2000 г., ассоциативный эксперимент
783 чел.) обнаружена заметная символическая дистанция между «Западом» и
Россией, в контексте которой мифологизированный Запал воспринимается скорее
как «зло», чем «добро». Для получения символических ассоциативных рядов
использовались два незаконченных предложения «Россия для Запада - это ...»
и «Запад для России - это...». Обобщенные данные контент-анализа представлены
ниже:
11. субматрицы 1.Россия для Запада - это...(в %) число
различающихся мнений Число ответов
непонимание/отчуждение 16,0 14,2
средство обогащения 20,7 37,2
источник негативных чувств | 28,3 22,9
источник агрессии 22,6 18,9
положительное восприятие 12,4 6,8
Соотношение отрицательных и положительных суждений составляет
93,2% к б, 8%.
Модальные мнения
(в % к числу опрошенных)
сырьевая база 9,5 дойная корова
6,8 загадка 6,5 кормушка
5,0
2. Запад для России - это...
субматрицы число различающихся мнений число
ответов
источник негативных чувств 23,8 20,8
источник агрессии 27,9 25,3
Пример для подражания 23,7 29,1
экономический партнер 24,? 24,6
Соотношение отрицательных и положительных суждений составляет
69,7% к 30,3%.
Модальные мнения
(в % к числу опрошенных)
враг
14,0 экономическая помощь 11,5 плохой пример
10,9 школа жизни
8,5
При сравнении двух ассоциативных символических рядов
очевидно:
во-первых, «мы» убеждены в том. что «они» к нам относятся
также плохо, если не хуже, чем «мы» к "ним». В суждениях респондентов по
обоим незаконченным предложениям преобладают весьма эмоциональные образы
(в частности, Россия для Запада - «помойка», «кладбище химических отходов»,
«яма», «гнойник», «дыра», «скопище дураков» и т.п., а Запад для России
- «источник всех бед», «смерть», «угроза», «чума», «вампир» и т.п.);
во-вторых, при всем негативном дистанцировании от Запада,
«мы» тем не менее не прочь воспользоваться его финансовыми ресурсами
(«палочка-выручалочка», «касса взаимопомощи», «дойная корова», «бездонньй
денежный мешок» и т.п.). Причем примечательно, что сочетание противоположных
суждений относительно Запада, например, «враг и перспектива развития» или
«опасная приманка и спасательный круг» в ответе одного и того же респондента
встречаются примерно в 30% случаев;
в-третьих, «мы» неосознанно гордимся своей непостижимостью
и загадочностью: Россия для Запада - это «необъяснимая загадка природы»,
«головоломка», «непознаваемая истина», «темный лес», «Сфинкс» и т.п., в
то время как Запад для России - «нормальная размеренная жизнь», «просто
хорошие дороги», «красивая картинка» и т.п., т.е. нечто, для «нас" - загадочных,
банальное и скучное;
в-четвертых, положительные оценки Запада (например, «то,
к чему надо стремиться», «стимулятор», «возможность воспользоваться
лучшим», «экономическая перспектива» и т.п.) высказываются исключительно
молодыми (возрастная группа 25-35 лет) мужчинами, занятыми в сфере бизнеса—и
финансов, в то время как даже их ровесники -студенты или работники Бюджетной
сферы настроены значительно критичнее, не говоря уже о представителях
других социальных и половозрастных групп.
Примечательно, что архетипическое дистанцирование по
критерию «мы» или «не-мы», т.е. «чужаки», которые заведомо «плохи» уже
потому, что чужие, подкрепляется и данными анкетного опроса, где выражаемые
респондентами установки носили в полной мере осознанный характер.
При ответе на вопрос: «В интересах Запада - нам помочь
или нас ослабить?» «державники» оказались в большинстве, - 72,3% опрошенных
убеждены в злокозненности Запада по отношению к России, в то время как
противоположного суждения придерживается лишь 25,1%. Уклонились от ответа
всего 2,6%, что не менее примечательно: в России можно быть лишь «западником»
или «антизападником», третьего, образно говоря, не дано. Симптоматично
и то, что по сравнению с исследованием 1996 года, когда опрашивалась сопоставимая
выборка и вопрос формулировался точно так же, число «державников» даже
возросло на 4,3%.
Доля «подозрительных» в отношении Запада преобладает
и в молодежной выборке (56%), что позволяет отнести и эту мифологему к
базовой для национального менталитета.
Державность – не просто антитеза "не-нашему" Западу и
даже не символ сильного государства-отца, способного обеспечить всеобщее
равенство и достойное существование своих «детей», а нечто значительно
более экзистенциальное держава в русской трактовке противостоит не только
западному образу жизни, но и нормально устроенному государству с разделением
властей и законопослушными гражданами, обладающими не только свободами,
но и чувством ответственности перед обществом и самими собой.
Не потому ли «державность» в традиционном смысле и «власть
твердой руки» и власть твердой руки все еще видятся многим единственной
альтернативой тому «хаосу» и «беспределу», который, по мнению участников
опроса, царит сегодня в нашей стране?
Две трети опрошенных осенью 1998 года петербуржцев убеждены,
что Россия должна стремиться сохраниться статус великой державы, даже если
это ухудшит ее отношения с Западом (67,8%) и для этого потребуется
навести «порядок» и установить «власть твердой руки" (65,2%)
В исследовании 2000 г. подобный вопрос не предусматривался,
однако об устойчивости державных ориентации можно судить косвенно.
Так, 58,9% петербуржцев приветствуют возвращение к Гимну
СССР (ответы «полностью положительно» и «скорее положительно»), им противостоят
20,6% недовольных этим фактом (ответы «полностью отрицательно» и «скорее
отрицательно»), для 30,5% - музыка Гимна России безразлична.
Гипотетически предполагалось, что при ответах на незаконченное
предложение «В России плохо то, что ...» появится мотив чеченской воины.
И он появился, но лишь у 3 чел. из 783 опрошенных. Этот факт, очевидно,
свидетельствует о том, что твердая политика по преодолению сепаратизма
со стороны власти соответствует этатическим установкам россиян и поэтому
поддерживается.
В этом думается и секрет устойчивой популярности В.В.
Путина, от которого ждут установления власти еще более «твердой руки»,
способной стабилизировать ситуацию в России.
В определенном смысле именно «державность» в традиционном
для русского менталитета смысле вбирает в себя и другие базовые ценности
наших современников: «величие» державы предполагает не только мощь и силу,
направленную «вовне», но и отеческую заботу о своих «детях», способность
обеспечить равенство и социальную справедливость.
Конечно, кризисный менталитет внутренне противоречив,
однако, «психологическая оснастка» народа в своих наиболее глубинных установках
болезненно воспринимает трансформацию привычной повседневности, именно
поэтому, судя по данным наших исследований, социально-психологическая тревожность
постоянно растет: неуверенность в завтрашнем дне - это «знаковое» состояние
большинства граждан современной России, с которыми мы, к сожалению, вступаем
в XXI век.
Источник: http://www.bonacausa.org
|
|
|